Вот вас, господин дознаватель, интересует, как было то все. Да что и как. Можно, ох можно теперь рассказать. Свояка то нет моего. Так что можно теперь.
Так было дело-то. Да. Была у меня жинка. Почитай, 15 годков прожили-то мы с ней. Ничего, хорошая баба была. Собой красива, ласковая, да работящая. Дочка-то моя, Настенька, вся в неё. Да Вы , господин хороший, сами ее видели. Теперь-то расцвела она, лютовать-то некому стало.
Но … обо всем по порядку.
Померла когда Матрена – это первая то моя, горевал я, конечно, сильно, но что делать, слезами горю не поможешь, а в нашем-то крестьянском хозяйстве без бабы никак, да и мужик-то я еще справный, что ж теперь – по вдовам блудить? А тут приглянулась в Ключах – это 10 вёрст от нас вдовица одна. Как-то на ярманку ездили мы, там я её и увидел. Ну, то - сё, поговорили мы. А потом и привез я её к нам с дочкой ... ейной. Не послушал людей, дурак старый. А люди-то все-таки не зря болтают. Поговаривают, не просто так ейный мужик-то помер, ох, не просто. Но поначалу она и ласковой, и заботливой была, и Настеньку не обижала. А потом как с цепи сорвалась - и то ей не так, и это. Сама с утра делов Настюхе моей надает, и весь день токмо бранится, а свою дурынду одеяльцем укроет пуховым: "Спи, доченька, устала, всю ночь глазок не сомкнула".
Конечно, не сомкнула. Всю ночь орехи трескала, ровно белка какая. Что за моду взяла – ночью орехи жрать. Сядет на печи, мешок лесных орехов под бок. Орех в зубы – и хрясь себя снизу по морде – орех и колется. И так полночи хрустенье, быдто вурдалак кого-то жрет, да по сути и есть они вурдалаки, кровь из нас стока лет пили. Как-то надоело мне все это – подмешал я к орехам лесным камушков речных, голышек, водою обкатанных. В темноте-то не видно... Пару зубов сломала, избавилась от привычки этой.
Все, все, господин дознаватель, не отвлекаюсь. Так вот, все сильнее лютовать мачеха над Настенькой начала. А тут вообче что удумала:– "Отвези, - говорит – чушку свою деревянную до лесу и оставь там, надоела она мне". Если бы по честному, я бы охотнее супружницу свою до ближайшей проруби отвез, вместе со щелкунчиком этим запечным, поперек горла они мне уже были, осточертели хуже редьки с васаби. Но… родня у неё в Ключах немаленькая, и оттого она распоясалась. Пошел в кабак я, сижу, думу думаю. И тут свояк мой заходит. Хороший у меня свояк – веселый, башковитый, но не жаден при этом, последнюю рубашку с себя отдаст – от того и жили небогато, но хорошо у них в семье было, ладно.
Пытать он стал меня: что, да как. Ну, поделился я горем своим с ним. Говорю: "Настенька уж невеста у меня, и приданое немалое я ей потихоньку скопил, а эта змеища подколодная мало того, что женихов отваживает, так и на приданое-то лапу враз наложит. Ничего не боится. Ни сраму, ни укоров людских. "Погоди, - тут свояк мне говорит, -- людей не боится … а … хозяина-то нашего тоже не испугается?" А надо сказать: батюшку-то нашего, Мороза, в краях наших все больше не по имени, а Хозяином кличут. Суров ндрав у него, ох, суров. И вот так назвать его – а ну вдруг услышит и осерчае?! Да Вы сами знаете – вон, когда вдова Фатея богатею нашему Морозкой пригрозила, когда он её с малыми ребятами притеснять начал – задумался, небось, сволочь толстомордая, прижал, поди, хвост-то? Это людям можно денег сунуть и творить что хошь – а с Хозяином-то шутки плохи. Конечно, и то, что мы сотворили – грех великий перед Хозяином, но выбора-то не было.
Так вот и говорит мне сват : " А если приданое Морозко ей подарит - как, побоится она захапать?"
- Ты, что, -- говорю, -- об притолоку на входе стукнулся? С чего бы ей приданое Хозяин-то дарить будет – что он, сродственник нам?
А он стал мне говорить такое, что у меня аж ноги сидючи подкосились – ну, голова, ох, голова!!!
Так и порешили по-сказанному. Отвез я Настюху свою в лесок по-мачехиному указу, оставил там, вернулся. А в подлеске уж свояк дожидался с шубейкой и сундуком. Было-то все как люди бают – свояк у меня мастер изобразить кого хошь . Да еще девка-то моя Настенька … не то, чтобы глупенькая – но душонка у неё открытая, доверчивая. А опосля как она настоечки согревающей хлебнула, что свояк во фляжке захватил – так тута можно не токмо в Морозку поверить, … свояк мой разок опосля неё с охоты ворона припер – орал, что глухаря добыл и все бабе наказывал супу с него сварить …
Дальше сами знаете: привез я её наутро. Мачеха то как увидела, так чуть разума не лишилась – точнее, все-таки лишилась, раз сделала то, что сделала. Орать начала, чтобы я её чучелко родненькое в лес отвез. А я ж не душегуб какой. Не стал. Так она по своему поняла, что не хочу я дочке ейной счастья. И тока я со двора – они – в сани, и понеслись на то место. Настенька то по-глупости и доброте душевной все им и выложила. Дальше что рассказывать … как вернулась она к доченьке своей, что уже как стекло звенела – морозец-то лютый в ту пору был, - так умишком то сразу и тронулась. Кто ж знал, что так повернется? Не хотели мы со свояком этого. Но тут сами они через злобу свою и жадность и напоролись.
Отчего я Вам это рассказываю и не боюсь? Так помер мой свояк – третью седьмицу как утонул в озере – говорил все про русалку какую-то. Умерла его жинка-то родами. Тосковал сильно. На озере было у них место любимое с жинкой, там, наверное, русалку-то и увидел. А как привидется кому русалка – не жилец тот больше, ох, не жилец. Так что никому вреда от рассказа моего не будет. Мне не страшно – старый я уже, Настенька моя в семью хорошую пристроена. Добрый молодец, и любит он её, и семья вся на новую невестку не нарадуется. А тут уж вы сами решайте что делать-то дальше, как совесть вам ваша подскажет. Вот только по глазам вижу вашим – не очерствели вы ещё на работке-то вашей. Оттого и рассказал все как на духу. Верю, правильно сделаете. Знаю, да и все знают, отчего прислали вас. Титыч-то наш, мироед местный, испужался сильно, как вдова ему пригрозила Морозкой. А с начальством вашим он вась-вась: то гусей, то уточек с возками отправляет. Только не по совести он со вдовой-то, ох, не по-совести. Давно долг тот отдал её муж, только свидетелей нет, уж мы-то знаем, просто заступиться за неё некому. Но найдется и на него свой Морозко.
Старик давно ушел, а «господин дознаватель» все сидел в задумчивости. Затем встал и решительно направился к богато отделанному двуэтажному дому.
- Тут такое дело, Нил Титыч, разговаривал с людьми я, со всеми, кто хоть что знал, поговорил. И с самим отцом Настенькиным беседовали. Застращал я его по-всякому, правду велел говорить. Выложил он все как есть. Что - говорить не буду, есть сие следствия тайна. Только так я тебе скажу: не ночуй зимой в лесу, или со вдовой помирись по хорошему.
Journal information